Премия Рунета-2020
Санкт-Петербург
-2°
Boom metrics
Общество6 мая 2019 11:31

Зерно жизни

В Ленинграде ученые погибали от голода, но сохранили уникальную коллекцию семян
Коллекция семян Николая Вавилова всегда оценивалась в триллионы долларов.

Коллекция семян Николая Вавилова всегда оценивалась в триллионы долларов.

Фото: Олег ЗОЛОТО

Шестнадцать комнат, заставленные стеллажами с семенами пшеницы ,льна, овса, риса, орехов. Подвалы с картофелем. Коллекция семян Николая Вавилова всегда оценивалась в триллионы долларов, но во времена блокады она стала по-настоящему бесценной. Чтобы сохранить уникальный генный банк семян, ученые пожертвовали своими жизнями.

«ОТ СВОИХ УБЕЖДЕНИЙ НЕ ОТКАЖЕМСЯ»

Николай Вавилов собирал свою коллекцию двадцать лет. Все это время он колесил по миру, отбирая семена культурных растений в центрах их происхождения. Эти семена были такими, какими их создала природа – без «химии», мутаций, скрещиваний. Всего 250 тысяч образцов зерновых, масличных, корнеплодов, ягод и многого другого.

К концу 30-х годов во Всесоюзном институте растениеводства в Ленинграде находился самый большой генный фонд семян в мире. Ученые занимались не только сохранением коллекции, но еще и генетикой – создавали на основе «первородных» новые, улучшенные сорта. Но к началу войны из-за сталинских репрессий институт подошел с «обескровленным» составом.

Николай Вавилов собирал свою коллекцию двадцать лет.

Николай Вавилов собирал свою коллекцию двадцать лет.

Фото: Олег ЗОЛОТО

- К 40-му году генетика стала считаться «лженаучной». Власти Союза хотели получить все и сразу, а не тратить время на научные исследования, - рассказывает ведущий специалист Всероссийского института генетических ресурсов растений имени Николая Вавилова Наталья Лоскутова. – К началу 41-го года штат сократили примерно на треть. В институте осталось только триста сотрудников.

Самая большая потеря – арест самого Вавилова. Ученого обвинили в антисоветской деятельности и приговорили к двадцати годам лагерей. Сам он до последнего занимался своим делом и любил повторять: «На костер пойдем, а от своих убеждений не откажемся».

Многие, кто остался в институте, были так же преданы своему делу, как сам Вавилов. Наверное, только это и помогало им держаться в осажденном городе. И не только держаться – но еще и изнемогая от голода, сохранять нетронутыми съедобные семена.

ПЯТЬ ТОНН СОКРОВИЩ

Приказ об эвакуации вавиловской коллекции в Красноуфимск издали в первый же день войны. Семена упаковали в 300 ящиков весом пять тонн. Сопровождать их должны были еще сто сотрудников. Для каждого пошили тряпичный мешок на шею. Внутрь помещалось еще по два килограмма семян.

- Это было сделано для того, чтобы не потерять коллекцию полностью, если вдруг поезд попадет под бомбежку, - объясняет Наталья Лоскутова.

30 августа состав подошел к станции Мга. Дальше проехать поезд не мог – впереди стояли немцы.

- Было решено вернуть коллекцию в институт, - продолжает Наталья Лоскутова. – Все семена разместили на стеллажах в шестнадцати комнатах на втором этаже. Опечатали их сургучной печатью. Входить для проверки разрешалось только раз в неделю группой из трех человек.

К концу 30-х годов во Всесоюзном институте растениеводства в Ленинграде находился самый большой генный фонд семян в мире.

К концу 30-х годов во Всесоюзном институте растениеводства в Ленинграде находился самый большой генный фонд семян в мире.

Фото: Олег ЗОЛОТО

Впереди у сотрудников была первая холодная и голодная блокадная зима. Им, как служащим, полагалось всего 125 грамм хлеба. Чтобы здание на Исаакиевской площади не загорелось от зажигательных бомб, ввели дежурство на крыше. Когда выпал снег – самостоятельно его расчищали. Никто не возмущался.

ЗАЖАТЫЙ В РУКЕ ПАКЕТИК С МИНДАЛЕМ

Первой жертвой голода стал хранитель отдела технических культур – 58-летний Александр Щукин. Его тело нашли в рабочем кабинете, заставленном образцами орехов. Зажатым в его руке остался пакетик с миндалем, который ученый готовил к отправке на Большую землю самолетом.

- Этот истощенный голодом человек до зернышка собирал рассыпанные на полу семена и укладывал их в пакеты и коробки, - уже после войны говорили о нем коллеги.

В январе 42-го года не стало заведующего отделом крупяных культур – 55-летнего Дмитрия Иванова. Он тоже скончался у себя в кабинете, перебирая семена.

Второй раз эвакуацию сотрудников назначили на февраль 42-го года. Из осажденного города они должны были выбираться сначала по Дороге жизни, а потом – самолетом. Незначительную часть семян сотрудники забрали с собой в тех самых «нательных» мешочках.

Коллекция во времена блокады она стала по-настоящему бесценной.

Коллекция во времена блокады она стала по-настоящему бесценной.

Фото: Олег ЗОЛОТО

В числе эвакуированных был и 55-летний Григорий Рубцов – старший научный сотрудник отдела плодовых культур. Благодаря этому человеку мы научились высаживать и растить груши даже в суровом климате. Выехать из Ленинграда на одну из опытных станций на юге Советского Союза он должен был еще летом 41-го года. Но Рубцов остался, чтобы помочь коллегам подготовить коллекцию для эвакуации.

- Рубцову удалось преодолеть по Дороге жизни Ладогу, но как только они достигли земли – сразу умер. Медсестры нашли у него на груди тот самый нетронутый мешочек с семенами, и не смогли сдержать слез, - рассказывает Наталья Лоскутова.

«ЛЕНИНГРАДСКАЯ» ГРУППА

В эвакуацию уехали в основном научные сотрудники – им предстояло в военных условиях ставить сельское хозяйство Советского Союза на «новые рельсы», чтобы прокормить армию и народ. Сколько человек осталось в институте, до сих пор не могут точно посчитать.

- Сейчас мы думаем, что это около тридцати человек. У нас нет точной цифры, потому что некоторые сотрудники числились, как эвакуированные, но на самом деле не уехали, - говорит Лоскутова.

Ученые занимались не только сохранением коллекции, но еще и генетикой.

Ученые занимались не только сохранением коллекции, но еще и генетикой.

Фото: Олег ЗОЛОТО

Тех, кто остался, называли «ленинградской группой». На их плечи лег тяжелый труд по сохранению коллекции.

- Настоящей бедой тогда были крысы. Они забирались на стеллажи с коробками, и опрокидывали их. Семена сыпались на пол, грызуны, конечно, их съедали, - говорит Наталья Лоскутова.– Тогда десятки тысяч коробок сняли со стеллажей, поставили стопками, и перевязали все это веревками.

У хранителей коллекции картофеля - супругов Ольги Воскресенской и Вадима Лехновича - тоже не было выбора, ехать или нет в эвакуацию. Картофель нужно высаживать каждый год, иначе образцы погибнут.

«Ходить было трудно. Да, невыносимо трудно, вставать каждое утро, руками-ногами двигать…А не съесть коллекцию — трудно не было. Нисколько! Потому что съесть ее было невозможно. Дело своей жизни, дело жизни своих товарищей», - вспоминал уже после войны Лехнович.

Летом 42-го года в городских парках и скверах разбили огороды – высаживали то, что сохранилось в городских совхозах. Сотрудники института читали лекции, как добиться большей урожайности. Лехнович и Воскресенкая лично «инспектировали» засаженные участки и давали советы. Осенью ленинградцы собрали первый урожай.

За 20 лет Вавилов собрал 250 тысяч образцов зерновых, масличных, корнеплодов, ягод и многого другого.

За 20 лет Вавилов собрал 250 тысяч образцов зерновых, масличных, корнеплодов, ягод и многого другого.

Фото: Олег ЗОЛОТО

Картофель из вавиловской коллекции сажали отдельно, и делали это не для еды – для истории.

«В блокаду люди погибали не только от снарядов и голода. От бесцельности своего существования некоторые тоже, случалось, погибали. Мы это видели. Если же мы выжили, то во многом благодаря нашей работе. Нашему интересу жить», - вспоминал Лехнович.

КСТАТИ

За все время войны от голода погибли 19 сотрудников института. Интересно, что само здание не бомбили. Немецкие ученые слишком ценил вавиловскую коллекцию, и даже подготовил для нее два здания в университетах Германии и Австрии.

Николая Вавилова осенью 1941 года перевели из московской тюрьмы в саратовскую. Он писал письмо руководству страны, говорил, что может помочь в работе со скороспелыми сортами. Его письмо осталось без ответа. В 1943 году 55-летний Вавилов скончался. В 1955 году дело против ученого признали сфабрикованным, а его самого полностью реабилитировали.