Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+7°
Boom metrics
Звезды5 апреля 2012 13:24

«Одна любовь бессмертна…»

Александр Герцен и Наталья Захарьина: история любви в письмах. К 200-летию со дня рождения великого русского мыслителя

Александр Герцен и Наталья Захарьина были незаконными детьми двух родных братьев Яковлевых: Александра Алексеевича, старшего, и Ивана Алексеевича, младшего. Наталья Александровна после смерти отца 7-летней девочкой была взята на воспитание теткой, княгиней Марьей Алексеевной Хованской. Александр был старше Наташи на пять лет. Чувства, вспыхнувшие у них, не нравились никому из родных. Арест и ссылка вольнолюбивого студента Московского университета, казалось, остудят пылкие души. Все произошло ровно наоборот. Три года они писали друг другу письма, преодолевая преграды, мечтая о встрече и соединении. И тайная встреча произошла.

Потом он будет вспоминать: «Она взошла, вся в белом, ослепительно прекрасна, три года разлуки и вынесенная борьба окончили черты и выражение. «Это ты», – сказала она своим тихим, кротким голосом. Мы сели на диван и молчали. Выражение счастья в ее глазах доходило до страдания».

Это была великая любовь.

Она выражена в их письмах.

Она. Я сейчас видела Александра.

Он. 3 марта, 9 часов утра. Итак, свершилось… твой поцелуй горит на моих устах, рука еще трепещет от твоей руки, Наташа, я говорил какой-то вздор… Это свиданье наше, его у нас никто не отнимет. Это первая минута любви полной, память ее пройдет всю жизнь, и когда явится душа там, она скажет Господу, что испытала все святое, скажет о 3 марта. Ты благословила меня, когда я пошел, но вряд заметила ли, что тогда было со мною… Быть великим человеком, быть ничтожным, – все, все, да и разницы нет, выше я не буду. Я чувствовал огонь твоих щек, твой локон касался, я прижимал тебя к этой груди, которая три года задыхалась при одной мысли…

Она. Марта 3-го, 7-й час утра. Я видела небо отверзто, я слышала глас Бога: возлюбленные! Слава в вышних Богу! Не сон ли? Нет, таких снов не бывает… 12 часов. Ты удаляешься от меня, и мне не грустно! О, теперь силы будет перенести столько же, сколько мы перенесли, еще более… 4-й час. Где ты? Здесь, здесь подле твоей Наташи. Мы не расстались… Я не могу глядеть ни на кого, не могу слышать никого, чтоб никто не подходил ко мне… со мной Александр!.. 9-й час вечера. Говорят, мы были с тобою час; мне кажется, один миг, но он еще длится и теперь, хотя ты приближаешься уже к Владимиру… Сумерки ходила, ходила долго, долго, потом надо было сидеть с ними… Несколько раз бегала наверх к своему окну, и каждый прохожий, каждые сани, – все казалось мне тобою… Давеча в 8 часов вошла я в ту комнату, тебя нет уж там, а та дверь, у которой ты стоял, там; диван там, – я целовала их… Если мы еще не увидимся, я желала бы умереть на том месте… 5-е, утро, 7-й час. Ежели я переменила тебя, ты создал меня. Ты создал меня из ничего. Создал Наташу и дал ей себя – слава тебе!

Он. 3 часа ночи, Липны, 50 верст от Владимира. Всю дорогу была ты предо мною. Я счастлив до бесконечности… 4 марта. Сегодня в десятом часу утра сидел у губернатора в кабинете с делами один молодой человек, немножко отбветрен с дороги, немного уставши, – и думал о дивном сне. Главное совершено – мы увиделись взрослыми. Знаешь ли ты, что ты похорошела?.. Прежде было что-то детское в лице, теперь всякий, кто взглянет на тебя, тотчас скажет: «она любит!» «Счастлив же он», – скажут другие… Завтра жаворонки прилетают, Наташа, весна…

Она. Странно, я много читала о свиданьях и поцелуях, еще больше слыхала о них от приятельниц и всегда дивилась: что находят в этом приятного, мне казалось глупо, и более нежели глупо, и я никогда не решилась бы ни за что на свете – но вот и со мной сбылось 3-го марта…

Он. Ответ из Петербурга пришел: отказ полный, чистый, холодный и решительный. (Отказ в прошении об окончании ссылки – О.К.). Сердце сжалось, кровь заструилась горячая… Готова ли ты, ежели возможность представится?.. Я писал папеньке, что, так как он не согласился на обручение, то и я несогласен ждать.

Она. Вообрази, мой друг, мы родились с тобой в одном доме, в одной церкви, говорят, крещены, может, в одной купели. Только сегодня я сделала открытие, что у нас в доме есть старушка, которая все это знает.

Он. Устрой свидетельство как можно скорее. Исполни мое приказание о свидетельстве. Остальное исполню я. Чем скорее, тем лучше… Да, вот еще что: твое обручальное кольцо (то есть то, которое будет у меня) должно быть серебряное, а не золотое. Это древнее византийское обыкновение: жених – солнце, невеста – луна…

Она. С нынешнего дня начались явные гонения за любовь. Миницкий приступает окончить. (Родня готовила брак Наташи – О.К.). Только что сошла вниз, княгиня приняла вид материнский. Вообрази, она заплакала и стала говорить мне, что уже кончено, слово дано, поздравила меня с женихом и помещицей третьей части ее имения. Я, разумеется, поблагодарила за желания и сказала, что поздравления не принимаю и за Миницкого не иду. Она послала меня молиться, я молилась, потом опять поздравление, и опять отказ, я даже открыла рот, чтобы сказать о тебе, но ее слезы остановили, ее жаль было мне, она же сказала, ежели я скажу против, то ее убьет это…

Он. Сон, дивный сон! Я видел тебя в венчальном платье, и ты была так лучезарна, так хороша!..

Она. До поста я твоя! Верь этому, верь… Был у меня Егор Иванович (старший брат Александра – О.К.), свидетельства достать нельзя, то есть опасно…

Он. Ангел мой, сию минуту приехал… Опять секретно и там же.

Она. Что сказать о свиданье? Лучше ничего… Завтра приди в 7-м часу… 7 часов вечера. Сейчас я от княгини… итак, она изволит меня прогнать… Я в твоей воле совершенно; ежели у тебя все готово – и я готова!.. Ко мне не ходи, нельзя. Жди меня во Владимире. Лишь достань свидетельство. Приеду во Владимир. Объясни архиерею, проси губернатора, приготовься принять суженую твою… Еще будет кутерьма, еще будут толки, хлопоты, суета, аханье, ужас и радость толпы о нашем происшествии. А мы… О, друг, меня восхищает наша жизнь… Ах, глупые! они боялись поставить уксус в моей комнате, чтоб я с горя не выпила… Какие страшные у них лица, такая злоба…

Он. Пять часов утра. Твоя последняя записка пугает меня. Каким образом ты хочешь одна приехать сюда и как пробудешь несколько дней до венчанья? Это невозможно. Слушай мой приказ. Никак не езди сюда без меня и без свидетельства. Теперь все готово – только нужно свидетельство. Ежели нельзя от консистории, то нельзя ли достать из церкви, где тебя крестили? Как достанут свидетельство или из консистории, или из церкви, или от сиятельнейшей княгини, ты можешь приехать с Эмили (сначала гувернантка, потом подруга Наташи – О,К.); коляску возьми у Сазонова, а провожатым Кетчера (друзья Герцена – О.К.), без него не езди; всего лучше, назначьте мне день и час, я буду ждать вас в трактире Перова – 9 верст от Москвы. Квартира готова. Венчальное платье простое, но как можно воздушнее, изящнее, ну, ты понимаешь. Покупайте все готовое в Кузнецком мосту.

Она. Та же тюрьма, те же часовые, те же судьи, то же блаженство, тот же рай, та же любовь… Часто думала я, ежели Богу не угодно будет взять нас вместе – кого же лучше? И, без сомненья, выбор падал на меня. Но с тех пор любовь моя выросла, и – ежели не вместе, я желаю, чтоб прежде ты взошел на небо, ты не перенесешь так мою смерть, как я твою. Ты и прежде все говорил – безумие, отчаяние, самоубийство… О, нет, нет! Я буду стоять подле тебя последнюю минуту, приму твой последний вздох, последний взор любви, – ты весело умрешь, с восторгом, потому что рука твоя будет в моей, взор твой на мне, потому что, кроме улыбки, и молитвы, и восторга, ты не увидишь ничего на моем лице. Давши тебе блаженную жизнь, я дам и блаженную смерть. А сама, склонив голову на холодную грудь, закрыв глаза, буду ждать призыва твоего. Если ты мне скажешь подождать долго, – буду долго ждать; а когда отнимут у меня твое тело, когда отдадут его земле, не сойду с того места, там будет мой дом, мой храм, мое небо…

Он. Я погибну, ежели не удастся соединение, я чувствую, что не вынесу: или сумасшествие спасет тело насчет души, или чахотка спасет душу насчет тела. Все знакомые заметили ужасную перемену во мне. Я не могу говорить, не могу скрыть внутреннюю тоску. Теперь я вижу, что прав был, когда говорил, что моя любовь должна быть ужасна; да, теперь только она принимает характер ужасной… Наташа, я страдаю от отъезда, я не могу больше переносить разлуку. Чувствую, что пылающая душа жжет тело, я весь болен, мне не хочется к тебе писать, огонь льется в жилах. Нет, Наташа, ты не знаешь этой стороны любви, и сохрани тебя Бог ее знать… Наташа, Наташа, Бога ради, спаси меня, я не могу дольше ждать, приезжай же, – не то я буду играть в карты, пить вино, я с ума сойду…

Она. Все эти дни я писала к тебе много, но все изорвала и бросила… Я скажу только, что свидетельство еще не выправлено… Я что-то не могу ничего понять, что делается со мной, как во сне…

Он. Наташа, решено, все готово, собирайся. Я жду во Владимире; завтра Матвей едет к тебе («человек» Герцена – О.К.). К Эмили: Теперь все будущее, все счастье я отдал в руки друзей, больше всего в твои руки, Эмили; здесь все готово, надобно украсть Natalie, и тогда кончено. Я остался нарочно во Владимире, чтоб не подать подозрения. Вот мои советы. Всего лучше увезти в начале ночи и тотчас в коляску, ибо 12 часов пройдет прежде, нежели они успеют что-либо предпринять. Здесь до венчанья надобно, чтоб прошло только часа два, я назначаю приехать сюда в 4 часа утра (полагая, что выедете в 2, это 26 часов), денег на водку не жалейте… К Natalie. Поздно вечером. Natalie, мое положение ужасно, все, казалось, было готово, губернатор подписал, вдруг от священника решительный отказ; нет доказательств о твоем совершеннолетии… Фу, какая буря мятется в душе, и как больно, больно… Я схватил бутылку вина и выпил ее зараз, этого я давно не делал… Но кончите же, Бога ради, Бога ради, кончите. Приезжай на авось, авось либо сладим. Странно, безумно… ну, слушай, ежели не сладим… есть средство – ацидум гидроцианикум, выпьем вместе… Вечер. Бога ради, свидетельство от того свящанника, который крестил, и с Богом тогда во Владимир. Все готово…

Она. Твое письмо поразило меня, взволновало ужасно, заставило страдать, отняло покой… Я не прощаю тебе этой любви!

Он. Ночь на первое мая. Владимир. Итак, ужасный, огромный шаг совершился! Матвей скачет теперь, и через сутки все начнет действовать. Я страшен теперь, я на шаг от всякого злодейства, – и болен, болен телом, дрожу от холода, а в голове жар, огонь… Ты испугалась бешеного языка моего. Зачем же не верила ты, когда я тебе говорил. Что ты мне много придала своего, идеального, зачем не верила ты в клокочущую грудь, в мои необузданные страсти? Душа моя, как порох, попала искра, и она разорвет все, что около… Мая, 5-е, 11 часов утра. Обо мне, как о больном, надобно писать каждые два-три часа бюллетени. То улыбка, то слеза, то пот холодный и ужас, то надежда, вера, то сомнение винтит душу. Я знаю, что я тверд и могу много вынести, но мое настоящее положение раскрыло разом все надежды и все раны, кровь струится отовсюду. Ну, прощай, писать неловко, пора говорить. Милый, милый ангел, моя дева, моя обетованная…

Она. Москва, мая 6-е. Может быть, этот листок заключенье нашей жизни в письмах.

Может быть, ты будешь читать эти строки тогда, когда я буду ближе к Владимиру, нежели к Москве… Мне говорят, пишут, все это стирается в один миг мыслью: скоро к нему! Мы или с ума сойдем, или умрем… Александр, Александр, ведь я твоя Наташа, твоя, твоя!.. Александр! – Больше ничего.

Герцен вспоминал: «Маленькая ямская церковь была пуста, не было ни певчих, ни зажженных паникадил. Человек пять простых уланов взошли мимоходом и вышли. Старый дьячок пел тихим и слабым голосом. Матвей со слезами радости смотрел на нас, молодые шаферы стояли за нами с тяжелыми венцами, которыми перевенчали всех владимирских ямщиков. Дьячок подавал дрожащей рукой серебряный ковш единения… Когда мы ехали домой, весть о таинственном браке разнеслась по городу, дамы ждали на балконах, окна были открыты…»

Они прожили вместе четырнадцать лет. 14 ноября 1851 года мать Герцена, Луиза Ивановна, известила сына письмом из Марселя, что завтра они с внуком Колей садятся на пароход и вскорости будут в Ницце, где жили тогда Герцены. С утра убрали дом, в саду и в комнатах развесили китайские фонарики, в вазы поставили розы, Тата, старшая дочь, разложила любимые игрушки брата. Пароход никогда не пришел. Он затонул у Иерских островов.

Через пять с половиной месяцев 35-летняя Наталья Герцен скончалась родами вместе с новорожденным.

Еще одно письмо той, молодой поры.

Она. Утро. Все у обедни, одна я дома. Глядя на твои письма, на портрет… мне захотелось перешагнуть вперед лет за сто и посмотреть, какая будет их участь на земле? Вещи, которые были для нас святыней, которые лечили наше тело и душу, которые были для нас одушевленными, с которыми мы беседовали и которые заменили нам несколько друг друга в разлуке, – что будут оне после нас, после века и далее? Останется ли в них сила их, их душа? разбудят ли, согреют ли оне чье сердце? расскажут ли дивную повесть нашу, наше страдание, блаженство, любовь? Еще найдутся ли такие, которые бы их вопросили? Письма, пересоздавшие меня, превратившие свет в тьму, стон в голос, страданье в рай, смерть в жизнь… Все ничтожно! все, чему начало и конец – земля. Одна любовь бессмертна…