Как Хрущев ждал полета Гагарина

Хрущев настоял, чтобы лейтенанту Гагарину дали сразу звание майора.

Можно как угодно относиться к Никите Сергеевичу Хрущеву, но одну позицию не оспаривает никто: при нем СССР, да и человечество в целом, вступили в космическую эру. Для него космонавтика и космонавты всегда были крайне важны. И с политической, и с военной, и, похоже, с человеческой точки зрения.

О том, как провел Никита Сергеевич 12 апреля 1961 года и следующие дни, мы попросили рассказать Алексея Алексеевича Сальникова, ветерана органов государственной охраны, который работал с Хрущевым 8 лет – с 1956 по 1964 годы и был свидетелем очень многого из того, что происходило вокруг первого секретаря ЦК и председателя правительства СССР…

12 апреля Хрущев встретил в своей резиденции в Пицунде. Он очень любил это место и довольно часто бывал в Абхазии. Никита Сергеевич просыпался рано. Будить его не приходилось, в шесть часов утра он был уже на ногах. Вот и в этот день он проснулся, позавтракал и отправился в бассейн, что делал, каждое утро. Было примерно восемь утра (по Москве). Для него и для всех нас этот день, конечно, был особым.

Мы уже накануне знали о том, что будет запущен космический корабль с человеком на борту. Но, кстати, так было не всегда. Иногда мы узнавали о каких-то событиях по мере того, как они происходили. Приходилось действовать и в обстановке строгой секретности. Даже нас, охрану, не предупреждали о том, куда мы едем. Я помню как-то Фидель Кастро был у нас а СССР. Его визит уже заканчивался, гостя нужно было провожать. Вылетали мы из Адлера. Ребята из выездной охраны спрашивают у Литовченко, начальника охраны Хрущева: «Куда мы летим?», а тот отвечает: «В Ярославль летим, продолжаем визит». А летим три, четыре, пять часов. Какой там Ярославль? Полет был засекречен. И прилетели мы не в Ярославль, а в Североморск. Оказалось, была информация о том, что американцы якобы собирались сбить самолет с Фиделем Кастро. Поэтому Хрущев его решил в секретном режиме проводить до Североморска, причем сам с ним летел, а уже оттуда его отправили на Кубу. Но в тот день, 12 апреля 1961 года мы знали и о полете, и о том, что фамилия космонавта – Гагарин.

Из бассейна Хрущев позвонил по телефону Королеву, спрашивал, как готовится полет, выслушивал его доклады. Затем при мне разговаривал с министром обороны маршалом Малиновским, причем несколько раз.

Когда Никита Сергеевич уже был в резиденции, это было примерно в начале десятого, Королев сообщил о том, что полет начался. Затем Королев позвонил и сказал, что Гагарин спускается на парашюте. И через какое-то время, я думаю, в начале первого, главный конструктор проинформировал Хрущева, что первый космонавт жив.

Никиту Сергеевича, конечно, интересовала реакция средств массовой информации на полет «Востока-1».Узнав, что запуск прошел благополучно, Хрущев одел зипунчик и ходит туда – сюда по берегу, слушает, что говорят про полет буржуазные «голоса», наши станции, а из приемника треск, помехи. У него приемник висел на ремешке как на портупее, по-моему, рижский. Обычно он, правда, возил с собой два приемника - этот и другой, поменьше. Но жена, Нина Петровна, собирая чемодан, второй не положила, решив, что и одного хватит. Никита Сергеевич разволновался, уж очень хотел услышать, что говорят в мире о полете Гагарина. Спрашивает у прикрепленного охранника Василия Бунаева: «Где маленький приемник?» А тот идет с прутиком метрах в десяти и как будто не слышит. Я, кстати, стоял на открытой веранде дачи и все это наблюдал. Хрущев снова: «Я тебя спрашиваю, где маленький приемник? Остолоп, я тебя спрашиваю, где маленький?» Ну и нагрубил ему, даже на мат сорвался.

Нет, чтобы Бунаеву сказать, что Нина Петровна положила в чемодан один приемник, Никита Сергеевич бы успокоился….

Хрущев долго гулял один, пытаясь сквозь помехи слушать радио, а потом пришел Микоян, и они пошли в дом. Там уже была налажена связь, и Хрущева соединили с Гагариным. Никита Сергеевич поздравил его и говорит: «Сейчас мы сидим с Анастасом, с Микояном. Он тебя тоже поздравляет». Кстати, детали разговора должны быть в архивах, поскольку он стенографировался.

Настроение, конечно, у всех было приподнятое, но деловое. Никаких «отмечаний» в резиденции не проводилось, даже продолжилась работа группы, готовившей какие-то материалы для доклада первого секретаря.

На следующий день с самого утра мы вылетели домой в Москву. Никита Сергеевич сразу отправился в Кремль, а я поехал в его резиденцию на Ленинских горах отвозить вещи. После этого приехал в Георгиевский зал Кремля, где уже шел прием в честь первого космонавта. Там, собственно, я в первый раз его и увидел. Прием был довольно скромным, особенно по части алкогольных напитков. Водки и коньяка не подавали, было только белое и красное вино, в основном, грузинское. Задерживаться не стал, показался начальству и отправился домой, потому что рано утром опять нужно было снова улетать с Хрущевым в Пицунду. На этот раз второй приемник с собой взяли, я проследил…

Вот вы спрашиваете, слышал ли я разговор Никиты Сергеевича с министром обороны маршалом Малиновским о присвоении Гагарину внеочередного воинского звания. При мне, во всяком случае, в Пицунде, такого разговора не было. Рассказывают, что Малиновский якобы не хотел давать лейтенанту Гагарину сразу звание майора, на чем настаивал Хрущев. Думаю, что если что-то подобное и говорилось, то только в шутку. Малиновский не мог не подчиниться первому секретарю, тем более в 1961 году, когда его авторитет и власть были незыблемы. Скорее всего, решение было принято еще до полета. Во всяком случае, в сообщении ТАСС уже говорилось о «майоре Гагарине».

Хрущев довольно часто встречался с космонавтами и конструкторами ракет. Правда, в резиденции на Ленинских горах космонавты не появлялись, туда приезжали Челомей, который был начальником сына Хрущева Сергея, а также Янгель, Пилюгин и Королев. С космонавтами он общался на официальных мероприятиях или после них. Уединялись в каком-нибудь небольшом зале и общались. Чаще всего бывали беседы с Гагариным, Титовым, Николаевым, Терешковой. Я, конечно, запомнил их всех. Конечно, больше всего Хрущев общался с Гагариным. У него была такая приятная улыбка, и сам он был шустренький, веселенький, как на шарнирах. А Титов наоборот скромный, тихий, не особенно разговорчивый, я бы даже сказал, застенчивый.

Отдельная история была с Андрияном Николаевым. Очень часто, когда Хрущев встречался с ним на примах или еще где-нибудь, сядут в отдельную комнату и Никита Сергеевич говорит космонавту: «Ну как? Когда будет свадьба? Мы свадьбу сделаем хорошую, хочешь в Кремле, хочешь, в доме приемов на Ленинских горах…» А Николаев так тянуче отвечает: «Никита Сергеевич, у меня девушка есть в деревне, она к маме ходит». А Хрущев говорит: «Ну что же… Но это политическое дело, ты понимаешь? Ты – космонавт, Терешкова – космонавт. Интересно для ученых, для всего мира будет. Вот у вас дети появятся…». И все время, когда они разговаривали, присутствовал маршал Малиновский. А тот ведь министр обороны, начальник Николаева.

Я не видел, чтобы кто-то разговаривал на эту тему с Терешковой. Никита Сергеевич с ней душевно общался, но не так, как с Николаевым, о свадьбе разговоров не заводил. Скорее всего, кто-то из женщин с ней говорил. Может быть, Фурцева с ней на эту тему говорила.

Уговаривали Николаева, да я думаю, и Терешкову, долго, несколько месяцев, и в конце концов, уговорили. «Космическую свадьбу» устроили по высшему разряду: регистрация в главном дворце бракосочетаний на улице Грибоедова, торжественный прием на 200 гостей, в том числе и первых руководителей СССР, в Доме приемов на Ленинских горах, затем празднование в центре подготовки космонавтов (в более узком составе). Никита Сергеевич, кстати, подарил молодым 4-х комнатную квартиру в доме 30 по Кутузовскому проспекту…

Хрущев часто бывал на Байконуре, и мне приходилось сопровождать его. Но он ни разу не присутствовал при запуске пилотируемых космических кораблей. Скорее всего, из соображений безопасности. Осматривал стартовые позиции, однажды побывал на месте гибели главкома ракетных войск стратегического назначения маршала Неделина и других военных, ученых и сотрудников космодрома, погибших в октябре 1960 года.

А последняя поездка на космодром мне запомнилась особо. Это было уже в 1964 году, незадолго до того, как Хрущева «подвинули» соратники. Единственный раз на Байконур вместе с ним приехал практически весь президиум ЦК. Вечером собрались ужинать. Хрущев говорит, обращаясь ко всем: «Хотите выпить?» Все молчат. Он: «Не хотите, не надо». Все опять ни слова. Тогда Никита Сергеевич говорит: «Алеша, налей мне рюмочку!» Я наливаю ему рюмочку и уношу бутылку. Подгорный рыкнул: «А нам?» Я как будто не слышу. А их человек 10-12 было. Он еще раз как крикнет на меня! Я тогда: «Никита Сергеевич, можно?» Хрущев: «Ну, налей тогда и им!» И когда Подгорный рыкнул на меня, я понял, что он почувствовал власть. Он же трусом был, и раньше при Хрущеве даже повысить голос бы себе не позволил…